Ему было всего 16, когда жизнь уже хуячила его обязанностями и правами: еще оставались в памяти ненавистные многочасовые медленно и мучительно ползущие уродливые волосатые гусеницы очередей, поедающие некогда сочные и зеленые листья наивности размышлений о счастливом мире, подпитываемые соками родительской любви, ограждающей от терния жизни, очереди в десятки кабинетов и состоящие из ненавидящих друг друга и свою родину людей, ожидающих получения маленькой и абсолютно бесполезной справки для паспорта или другой справки, еще бегали легким ознобом по спине воспоминания о той мясоперерабатывающей фабрике, в которой он стоял в одних трусах и ждал, когда рабочие этой фабрики оценят на съедобность и вкусовые качества других участников стада, даже не подозревающих о своем будущем, ждал, когда его точно так же оценят и надеялся, что ему дадут категорию "г", означающую, что ядовитые разъедающие соки огромного невидимого паука еще не до конца разложили его сознание и не подготовили его к переработке на мясокомбинате, и лишь мечтал о категории "д", означающей его полную несъедобность, надеялся и мечтал точно так же, как надеется и мечтает большая часть других мозгов, находящихся в таких же почти обнаженных трупах, он уже понимал, что каждый день по нескольку раз в день его и всех, кого он видит и кто видит его, имеют, не высовывая рук из карманов, невидимые и малоизвестные, но при этом весьма могущественные люди, и он понимал, что и он в особо искаженной форме имеет этих невидимых и малоизвестных, доставляя этим пидарам только удовольствие, он считал, что самым лучшим фаллическим символом, помимо самого фаллоса, являются деньги - именно посредством их происходит грандиозный половой акт, совершаемый, по его мнению, с момента появления человека (это не звучит гордо в его сознании) и до сих пор, без перерыва на непродолжительные оргазмы, длящиеся десятилетие в век как максимум, и меняющие позицию почти всех участников полового акта, но не меняющие его самого, он все еще иногда просыпался с криком, вспоминая школу и ненавистные лица своих бывших одноклассников, убивающих его пять дней в неделю по шесть-семь часов - он вспоминал все это, думая о жизни, и он понимал, насколько все это мелочно перед лицом настоящей жизни и настоящей смерти, и осознание своей ничтожности давило на него, ведь раньше, до того, как его жизнь внезапно изменилась под давлением осознания сути и смысла жизни, он всегда считал, что выше большинства людей, но получалось, что польшинство было больше и давило на него, желая переломить его волю и подчинить воле своей, заставить его ползать и унижаться лишь для того, чтобы прожить дольше, но он, в отличие от большинства, осознавал тот факт, что продолжением этой жизни будет снова унижение ради того, чтобы можно было снова жить и унижаться и так до тех пор, пока не появится тот фактор, которому не нужно преклонение, который просто приходит и забирает ничтожную пресмыкающуюся человеческую жизнь, ни добрый, ни злой, ни хороший, ни плохой - так же, как кирпич, падающий на голову, он падает и убивает, та причина, фактор, на который он уповал, когда видел вокруг себя ползающих в грязи и собственном дерьме людей, причина, по которой эти люди должны будут встать на ноги, которую он ждал, когда она придет и разорвет всю привычную бесконечно уходящую вниз линию жизни мира, останавливая бесконечный половой акт и поднимая людей из позы раком на ноги, поднимая их из грязи бытия.