из сарая
Глава третья: О друзьях.
ПредисловиеЭто черновая версия, я еще допишу сюда некоторые сцены. Может быть она даже вырастет раза в два. Но основной сюжет уже есть. Вот уже и проблескивают первые лучи надежды сквозь сплошную серую безысходность.
Если есть комментарии - готов выслушать. Особенно хотелось бы выслушать идеи, которые можно добавить.
Artur Kein, той идеи, которая возникла в разговоре с тобой, еще нет. Но я допишу. Просто пока не знаю, куда ее воткнуть =)
Читать Рустамов стоял перед дверью, обитой искусственной кожей бежевого цвета. В подъезде была кромешная тьма, которую рассеивали лишь тусклые лучи солнца, пробивающиеся сквозь пыльные измалеванные стекла. Здесь точно так же, как и в его доме, пахло мочой, но к тому же в воздухе витал какой-то приятный сладковатый запах дыма. Он нажал на кнопку звонка. За дверью запищала какая-то мелодия, послышались звуки шаркающих ног, затем в глазке вдруг загорелся и плавно погас свет.
- Васек? Ты разве не на работе? – удивленно спросил низкий голос.
Дверь открыл высокий жилистый мужчина лет 30. Его русые волосы как всегда были коротко стрижены, в карих глазах как всегда была какая-то наигранная утомленность и одет он тоже как всегда, когда сидел дома: белая футболка, черные спортивные трико в полоску и тапочки армейской раскраски. Это был Степан Андреевич Русский, один из ближайших друзей Рустамова. «Ближайших» именно в смысле расстояния, поскольку Рустамов не считал его лучшим своим другом, его часто раздражала самоуверенность и нахальство Степы. Но Русский был действительно русским – человек с широкой душой и сильным характером, готовый отдать другу последнюю рубаху.
- Привет, Стэп. Не занят? А то это будет долгая история. - ответил Рустамов.
- Ну… Для тебя найдется время! – сказал Степан показав все свои зубы в широкой улыбке. – Заходи.
В квартире было немного неубрано, но это лишь добавляло ощущения уютной домашней обстановки. Рустамов не замечал почти ничего необычного, помимо нескольких бирок с печатями и небольшой трещины на потолке. После всего того, что он повидал, эта квартира казалась частицей рая на земле.
Они прошли на кухню. Пока Степан возился с чайником, Василий завел разговор:
- Тебе никогда не казалось, что этот мир не такой, каким мы его видим? – спросил он, чтобы не переходить сразу к главному.
- В каком смысле? – Русский был человеком хорошим, но слишком простым.
- В прямом. Ты не думал что все, что ты видишь – не есть то, что есть на самом деле.
- Эх, Вася, любишь ты голову себе забивать всякой… философщиной. Но вот только зачем с больной головы на здоровую это перекладывать? Ведь я не силен в этом. Я и так живу неплохо.
- А если бы лучше жил оттого, что знал бы больше?
- Меньше знаешь – крепче спишь. Так что там с работой? Или ты ко мне поболтать пришел? – Степан всем своим видом показывал, что не хочет разговаривать на подобные темы.
- Вообще-то… Поговорить… Но… - Рустамов не знал, как бы подвести его к главной теме разговора. Он хотел найти единомышленника в лице Степы, поскольку если в одиночку пытаться менять мир, то едва ли что-нибудь получится. Но он понимал, что Русский был обычным человеком, и вся их прежняя дружба сводилась лишь к тому, чтобы излить душу и выслушать друг друга. Но сейчас этого было мало.
- Так что «но»? Что-то ты не договариваешь?..
- Стэп, понимаешь… - Василий вдруг все понял, и от обиды со скрипом стиснул зубы. – Хотя нет, извини, что отвлек.
- Васек, че это ты?
- Да нет, просто я тут проходил мимо, думаю, надо бы зайти. И совсем забыл, что… - Рустамов вдруг понял, что собирается соврать. – Стэп, я просто искал здесь другого человека. Но вдруг нашел тебя. Извини, но мне пора идти, может быть я все же найду кого-нибудь.
- Эээ… Странный ты сегодня. Ей богу, странный. А чай я кому ставил? Нет, я тебя так просто не отпущу! – сказал Степан в шутку.
- Ничего, выльешь. А мне пора идти. – грубо ответил Рустамов, выходя в прихожую.
Там, в квартире Русского, он понял, что борьба за истину – не тема для болтовни с соседями или коллегами. И ради этой борьбы мало сказать «ребята, а давайте…». Нужно было искать других людей. Людей, которые без всяких миражей желают добиться справедливости. Но среди всех своих друзей Василий не знал того, кто бы мог пожертвовать собой, добиваясь правды. Ведь он ни с кем и не говорил на подобные темы. Он вспомнил об Антоне Никитине, бывшем сокурснике и коллеге, умном и образованном человеке, и решил, что нужно поговорить с ним.
Чтобы хоть как то скоротать время, пока он ехал к Антону, Василий Аркадьевич завязал разговор с Правдой:
- Как ты мне предлагаешь нести в народ правду, если этот «народ» - он сказал это слово с некоторой долей презрения. – не хочет знать правду, если он доволен всем и уже вообще ничего не хочет.
- Ты не прав. – равнодушно ответил Правда. - Они тоже недовольны многим, но они устали от перемен, за десять лет их жизнь вдруг перевернулась, и им пришлось заново учиться выживать. Теперь они могут привыкнуть ко всему. Россия спит сейчас, но потому, что усыпили ее. Если ты хочешь чего-то добиться, то тебе придется ее разбудить.
- Как глобально ты говоришь. Даже хочется верить, что я действительно на что-то способен… - с тоской сказал Василий.
- В тебе есть кое-что – ты умеешь находить общий язык с людьми и ты стремишься к истине. А это уже многое значит.
- Но как мне найти общий язык, например, с Русским? Ты ведь все время был там и ты слышал – он и так живет неплохо. Что я его, заставлю что ли?
- Нет. Ты бы мог доказать ему, что можно жить еще лучше. Почти в каждом человеке есть доля человечности. Ты мог бы воспользоваться этим. Ты мог бы заразить его стремлением к высшим ценностям человеческого общества. Единственное, что мешает вам, людям, добиться совершенства – это практичность. Чтобы достичь совершенства, нужно порой быть идеалистом и мечтать об этом совершенстве, ведь невозможно идти куда-то не зная дороги.
- Мудрец… Муд. Рец. Может быть, ты вместо меня будешь глаголить? А я лишь повторять буду то, что ты скажешь.
- Нет. Я – лишь сущность. Я не могу вмешаться в этот мир напрямую.
- А может, не хочешь? Почему это ты «не можешь»? Ведь ты со мной разговариваешь.
- Нет. Ты сам разговариваешь с собой. Я – лишь твой образ. Я – лишь в твоем воображении.
- Так что же получается, что я умнее себя? И все равно, почему я тот, который умнее, не могу сказать себе, который может разговаривать с людьми, что нужно говорить? – спросил Рустамов сатирическим тоном.
- Ты ничего не понимаешь. Потому что не хочешь. Все! Мир, который ты видел, навсегда изменился. Ты не вернешься назад оттого, что откажешься идти вперед.
- Хм, я просто не понимаю, что ты есть. Ты внезапно явился ко мне, у тебя хватило сил разрушить привычный для меня мир, но почему-то их не хватает для того, чтобы помочь мне строить ТВОЙ мир. Мир ПРАВДЫ. Это не мой мир. ДА, я хочу там жить! ДА, я стремлюсь к правде! Но ты спросил МЕНЯ, хочу ли я менять СВОЙ мир на этот… эту… На все это?!
- Я не волен сделать то, чего не вольно сделать твое воображение… Да, напоследок, помни, что ты никому не сможешь рассказывать обо мне. - сказал Правда. Вдруг Рустамов заметил, что его нет. Он просто вдруг осознал это. Его здесь и не было вовсе. Хотя, остальные видения остались – грязные засаленные окна троллейбуса, запах пьяного и немытого алкаша и огромные складки жира, лежащие на месте кондуктора.
Всю дорогу он молчал и тупо смотрел в одну точку. Правда больше не появлялся.
Антон жил в другом конце города, поэтому Рустамов потратил много времени, чтобы добраться туда. Его квартира находилась в новом доме, окруженном какой-то неестественно зеленой, как будто искусственной растительностью. От него буквально веяло сплошной бутафорией – стены из светло-серой пластмассы, словно из гигантского детского конструктора, пластиковые окна, криво отражающие солнце – все это выглядело красиво, но жутко было представлять себе этот дом спустя несколько лет…
Они с Антоном учились в одном ВУЗе, лишь на разных факультетах, и после получения дипломов они работали в одной поликлинике: Василий уже тогда был детским педиатром, а Антон работал кардиологом. Теперь, спустя много лет, Рустамов работает все там же, а Антон стал известным кардиохирургом и даже купил себе новую квартиру. Рустамов относился к Антону с восхищением и в то же время с завистью, ему казалось, что судьба несправедливо поступает, хотя он и понимал, что Антон просто более успешный человек и все по справедливости.
К счастью, Антон был дома. Он не сразу узнал Рустамова, и первое время выглядел несколько удивленным, но все же пригласил Василия зайти. Его просторная трехкомнатная квартира (каждая комната которой была едва ли не больше квартиры Рустамова) выглядела так же красиво, но так же неестественно, как и весь дом. Она была хорошо обставлена мебелью: широким диваном и двумя креслами по обе стороны от него, книжными полками, половина из которых пустовала или была завалена хламом, большим многоярусным шкафом, широким жидкокристаллическим телевизором и прочей роскошью, но все равно казалась пустой и отчего-то навевала на Василия печаль. Кругом было слишком роскошно. На каждом предмете был наклеен ценник и, казалось, что смыслом всех предметов был в том, чтобы забрать у хозяина как можно больше денег. Рустамов не понимал, как можно заплатить за полку для CD-дисков 800 рублей, когда почти такую же, только без названия, можно было купить рублей за 200, если не меньше, или вовсе воспользоваться подходящей коробкой из-под ботинок. Он просто не понимал смысла всей этой роскоши.
Антон предложил Василию присесть на кресло. Но Рустамов скорее назвал бы это прилечь, поскольку он буквально утонул в этом кресле, словно в нем не было ни одной твердой детали. Это могло бы показаться приятным, если нужно расслабиться и не задумываться о комфортной позе, но Рустамову это не понравилось, поскольку, чтобы смотреть на Андрея, нужно было садиться на самый край кресла.
- Зачем пришел? – начал разговор Никитин.
- Мне нужно поговорить с тобой. – ответил Рустамов.
- А что, именно со мной?
- Да. Как с умным человеком.
Андрей улыбнулся. Но это было больше похоже на привычку улыбаться в ответ на комплимент.
- Значит, со мной? Ну о чем же? Не тяни резину.
- О… О правде. – ответил Василий, но понял, что на самом деле ничего не говорил, что это снова воображение. – Об истине.
- В каком смысле?
- В прямом. Понимаешь, я вижу… - он хотел рассказать о своих видениях, но понял, что не получится, что снова будет лишь воображать это. - Я вижу, что в этом мире слишком мало правды. Слишком мало справедливости.
- О чем ты?
- Неужели тебе никогда не казалось, что этот мир не совершенен?
- Я это и так знаю. Ну и что? Наверняка ведь совершенства не существует.
- А тебе не хотелось попытаться сделать его более совершенным?
- Зачем?
- А представь, что случилось вдруг так, что ты всего этого лишился – новой квартиры, мебели, денег, всех вещей…
- Ну… Фигово это будет. А с чего вдруг я должен лишиться этого?
- Представь, не важно. Допустим, не знаю, сделал ты ошибку, ужасную ошибку, от которой умер пациент… - увидев возражение в лице Андрея, Рустамов добавил: - допустим. И тебе грозит не только лишение диплома, но даже тюремный срок. Что бы ты делал?
- Не знаю. Я не думал об этом, да и не очень-то хочу. Наверное, попытался бы все исправить…
- А если нельзя исправить?
- Чего ты меня об этом спрашиваешь?
- Мне нужно знать, какой ты человек. Действительно ли такой умный, как я о тебе думал, или просто много знаешь?
- А зачем тебе нужно это знать?
- Быть может, ты мог бы мне помочь.
- С чего это вдруг?
- С того, что если ты действительно умный, то тебе бы нужна была моя помощь, а мне твоя. Люди сильны лишь вместе.
- Да почему мне твоя помощь нужна будет? – Андрей все больше и больше раздражался от такого общения. Рустамов понял, что нужно быть мягче.
- Скажу тебе прямо – я хочу изменить этот мир. Внести в него справедливость.
- Ах, так вот в чем дело. Ты идеалист, оказывается. Сразу бы сказал. Не, мне и без того проблем хватает с этим миром.
- Ты думаешь, у тебя есть проблемы? Едва ли ты меня сможешь понять: сытый голодного не уразумеет. Просто больше я не знаю никого, кто мог бы понять, что кое-что все же можно сделать.
- Что же? Ты думаешь, первый тут с такими глобальными мыслями?
- Нет, не первый. И дай бог не последний. Хотя я, как и все, надеюсь быть не «очередным». Я просто еще разок попытаюсь что-нибудь исправить. Как? С помощью людей. Вроде тебя. Я надеялся, что ты мог бы мне помочь. Ведь ты живешь в том же мире, что и я. Разве что мы видим его с разных сторон.
- Так может, тебе просто нужно посмотреть на него с другой стороны? И полегчает. Я, конечно, понимаю, когда жизнь тяжелая, когда делать ничего не хочется, а деньги никто не платит, - говорил Андрей с издевкой. - то только тогда понимаешь, как ужа ...
- Я ВСЮ ЖИЗНЬ РАБОТАЛ, НО НИХ… НЕ ПОИМЕЛ! ПОТОМУ ЧТО РАБОТАЛ ИЗ ПРИНЦИПА ПОМОГАТЬ ТЕМ, КОМУ НУЖНА ПОМОЩЬ, А НЕ ЗАРАБАТЫВАТЬ БАБКИ! Я УЧИЛСЯ, ЧТОБЫ ПОМОГАТЬ ЛЮДЯМ, НО ЛЮДЯМ ПОХ…! ВОТ ЧТО Я СЧИТАЮ НЕСПРАВЕДЛИВЫМ. ЭТОТ МИР БОЛЕН, ЕСЛИ СЧИТАЕТ, ЧТО ЕМУ ДОЛЖНЫ ПОМОГАТЬ! - взорвался Рустамов. Он уже не мог сдержаться.
- Тише ты! А что ты хотел? Что бы все тебя благословили? Ты все время был наивным ребенком, который до сих пор не понял, что помощь здесь всем нужна, но вот никто не хочет за нее благодарить! Ты только что это понял? Поздравляю. Но вынужден тебя разочаровать – ты ничего с этим не поделаешь. Так всегда было, есть и будет. Потому что люди такие! И что ты от меня хочешь? Чтобы я раздал все свое имущество, нажитое годами упорного труда, годами учебы и годами практики, чтобы я оделся в лохмотья и попирался всю жизнь, надеясь, что люди оценят мой великий поступок?! ДА ВСЕМ НАС..ТЬ НА ТАКИХ «ХЕРОЕВ»! Хочешь жить – умей вертеться. Тебе что, деньги нужны? Ну дам я тебе допустим пару штук, по знакомству. И что? Ну потратишь ты их не знаю куда. И что?! Герой ты наш. Мог бы не рвать рубаху, а спокойно попросить!
- Да засунь себе свои деньги в ж…! - сказал Рустамов, вставая с кресла. – Мне человек нужен был, друг и единомышленник. Который мог бы что-нибудь сделать, чтобы жизнь не зря прожить, чтобы хоть кто-нибудь добрый мог на могиле слезу пролить и вспомнить что-нибудь хорошее об этом человеке…
- ОК, скажи, что делать, а я подумаю, могу я это сделать или нет.
- Сказал уже. Засунь свои деньги себе в теплое место, чтобы их не украли случайно.
- Я серьезно! Что тебе от меня нужно?
- Уже ничего. Но буду помнить, если что-нибудь понадобится. Кое-что ты все-таки, со всем своим умом, не поймешь. Увы. Пока! Удачи тебе! Кстати, я тут недавно видел в «…» супермаркете точно такую же не за полторы штуки, а за пять. Обязательно купи! – сказал Рустамов, показывая на полку для обуви.
И снова Василий Аркадьевич стоял у разбитого корыта, не зная ни что ему делать, ни куда ему идти. Он перебирал в памяти знакомые лица, но на каждом можно было повесить ярлык – «ЕМУ ВСЕ РАВНО». Нужно было искать людей, нужно было что-то делать. Но снова и снова он оказывался перед бесконечной во всех направлениях стеной. Ему казалось, что можно найти проход, но, сколько бы он ни шел, он все равно видел эту непробиваемую стену, которую весь мир возводил тысячелетиями. А если задуматься, то по этой стене должны были быть размазаны мозги таких же точно людей, как он, которые отчаялись что-либо делать, и пытались пробить ее последним способом. Порой он готов был поверить, что он просто глупый большой ребенок, который до сих пор не научился жить.
Он куда-то брел по улице и только через полчаса заметил, что не имеет ни малейшего понятия, где находится – вокруг только серые многоэтажки, видевшие еще золотое десятилетие и крах государства. К тому же от легкого завтрака остались только воспоминания, и желудок требовал пищи или хотя бы кружку воды. Но все вокруг было незнакомым и… как-то удивительно пусто было вокруг. Под цементным небом, в котором медленно плыла черная гарь и копоть, на куче костей прошлого и мусора времен, посреди монотонных серых бетонных конструкций он стоял абсолютно один. Окна домов смотрели на Рустамова черными глазницами пустоты, вокруг не было ни одного прохожего, тишина звенела в ушах – все словно вымерло в один момент, мир больше походил на кадры фантастического фильма о последствиях ядерно-химико-биологической войны. Он был один. Во всем городе. Даже не в городе, а во всем мире. Он чувствовал это. Не было даже Правды (Рустамов не видел его после того разговора в троллейбусе). Страх был столь силен, что даже паниковать было страшно. Он почувствовал холод на спине и затылке, отчего его пробила сильная дрожь. Больше нечего было менять, больше некому было помогать, больше некому было благодарить… больше незачем было жить.
Рустамов решил пойти домой. Впрочем, теперь он не знал ни где его дом, ни где он сам, ни где та дорога, что соединяет их. Он не хотел принимать мир таким, каким видит его (, тем более, что он понимал, что даже не видит, а воображает мир таким). Но нужно было что-то делать, ведь не биться же головой о ближайший угол?
Он просто пошел прямо, на розовое пятно. Он шел. Шел долго, далеко и бессмысленно. Шел по дорогам, пыльным газонам, заплеванным тротуарам. Шел, чтобы не думать. Шел, чтобы противиться этому миру. Порой что-то толкало его в плечо, задевало локти, но, сколько бы он не оглядывался, он ничего не видел. Так и смотрел в воздух. Но каждый миг он надеялся увидеть хоть что-нибудь. Наконец, он подошел к заклеенной объявлениями остановке с разбитыми стеклами. «А ведь она ничуть не изменилась» - заметил Рустамов убогое состояние этой остановки, вспомнив, что когда-то уже был здесь.
В этот момент с левой стороны подъезжал троллейбус. Василий тщетно пытался разглядеть хоть кого-нибудь внутри, но не видел. Словно железный призрак, тот ехал по пустой дороге, подчиняясь неведомой потусторонней силе. Наконец, когда он остановился возле остановки и открыл двери, Рустамов вошел в салон, который теперь, без людей, выглядел как скелет мертвого гиганта, пронизанный костями-поручнями.
Он ехал в течение получаса, смотрел на серый город, медленно плывущий за окном, на серое небо, на темно-серую дорогу… Все изменилось… Все вдруг стало до того серым, что глаз радовался любой точке иного цвета. Вдруг он почувствовал, что нужно выйти.
Медленно темнело. Выйдя, он огляделся. Дорога, по которой он ехал, упиралась в оба конца горизонта, и, вокруг были одноэтажные частные дома, словно маршрут пролегал из города в старую глубинку. Остановка была на вид старше него самого: прогнившая металлическая крыша, разбитые бетонные опоры, поломанные скамейки… Впрочем, он уже привык видеть вокруг только разруху, старость и серость. Привык не за этот день, а за всю жизнь. Он привык уже ненавидеть окружающий его беспорядок.
Сам не зная почему, он пошел обратно, откуда недавно приехал. Странные опасения все никак не покидали его. Он даже не знал, чего именно боялся. Вдруг из пустоты раздался чей-то голос:
- Телефона не будет? Позвонить. – спросил хриплый голос.
- Нет. – ответил Рустамов и тут же почувствовал резкую боль в животе. Столь сильную, что он упал на землю и прижал ноги к груди. Он почувствовал, как что-то бегает по его телу, из кармана в карман, как это «что-то» заползает под куртку, как проверяет внутренние карманы… Вдруг какой-то другой, ровный, суровый мужской голос крикнул:
- А-ну ка пошли вон! Шпана.
- Ты че, мужик, проблем захотел? Вали отсюда, пока так же не лег! – ответил чей-то молодой голос.
- Это ты вали, пока можешь ногами двигать! – снова крикнул суровый голос.
- Ты че? Мужик? Офигел? Я тя запомню, я те лично голову отрывать буду! Ты че, офигел? Я не понял? – растерянно говорил молодой.
- Это Я тебя запомню! Ты что, проверить хочешь? Я сказал – вали!
- Ну ты с..ка, ну ты бл..дь! Лучше не появляйся в этом районе! Тебя поймают и яйца оторвут! Тебе пи..ец, ты понял?! – кричал хриплый голос, куда-то отдаляясь.
Рустамов все это время зажмурившись лежал на тротуаре и пытался заглушить пульсирующую боль в животе. Она медленно стихала, но он боялся, что, как только он попытается разогнуться, живот вновь заболит с прежней силой. Он услышал, как над ним кто-то склонился, и открыл глаза. Он увидел перед собой лицо мужчины лет сорока. Это было четко-очерченное лицо с ровным носом, широким прямоугольным подбородком короткими седыми усами и аккуратно зачесанными каштановыми с проседью волосами. Впервые за весь день, он увидел кого-то таким, какой он есть. Он понял, что все, кого он видел раньше, были словно размытыми, с неясными очертаниями, а это лицо было четким.
- С вами все в порядке? Можете встать? – спросил мужчина.
Рустамов попытался прислушаться к своему телу: боль все еще отдавалась в солнечном сплетении, но уже стихала. Он медленно выпрямил ноги, а затем присел на колени.
- Да… - растерянно ответил он.
- Здесь нужно быть осторожнее. – предупредил мужчина.
- Да… Я понимаю… - все так же растерянно ответил Василий, хотя на самом деле мало что понимал. – А что случилось?..
- Как это что? Вас пытались ограбить.
- Кто?..
- Да так, здешняя шпана. Как вас зовут?
- Рустамов… Василий Аркадьевич… Вася.
- Александр Михайлович Столыпин. Давайте я помогу вам встать.
Рустамов не обратил внимания на протянутую руку и сам встал на ноги. Отряхиваясь от пыли, он спросил:
- А-а-а… А почему… они ушли?
- Испугались. Эти недолюди плохо разговаривают на человеческом языке, зато отлично понимают язык силы.
Александр скрестил руки и резко развел их. Только спустя секунду Василий заметил, что у него в руках оказались два металлических обрезка трубы, которые через пару секунд превратились в довольно большую биту. Затем Александр раскрутил ее и аккуратно спрятал обе части куда-то в рукав своего черного пальто. Рустамова этот трюк с металлической битой очень впечатлил.
- Это я давно уже сделал. Еще во времена перестройки. Надо было ведь как-то защищать себя от этой самой «перестройки». – с гордостью сказал Столыпин.
- А-а-а-а… если вам захотят отомстить?..
- Ну, если что-то действительно опасное, то для таких дел у меня есть друг Макар. – ответил он и потянул на себя правую штанину. К ноге была привязана кобура. – Это ведь дети, что им жизнь портить. Розги им не навредят. А вот пули – могут. Зачем грех на душу брать? Просто времена такие… - С грустью заметил он. - а люди всегда одни и те же.
- Это же запрещено, вас могут посадить…
- А я этим не размахиваю повсюду. За пятнадцать лет, что он со мной, мне пришлось стрелять всего три раза, и лишь один раз я попал. Но мне не жалко, пусть я буду грешником и буду в аду с тем, в кого попал, зато поменьше невиновных людей окажется на том свете… - Александр задумался. – Но не советую вам повторять мой глупый пример. Я грешный человек и дорога в рай мне уже заказана была, и без лишней крови. А насчет вас не знаю. Могу с чем то более безвредным помочь, я на токарном станке подрабатываю. – сказал он, немного вытянув обрезок трубы из рукава.
- А почему вы мне помогаете? – спросил Рустамов.
- Эх… Это так необычно выглядит? Времена… Куда бог смотрит?… - прошептал Александр себе под нос. – Просто вижу, что вы не такой плохой человек.
- Я тоже… - задумчиво произнес Василий, обратив внимание на то, что над Столыпиным висела всего одна тонкая нить, которая вела во внутренний карман, да и та была настолько расслаблена, что волочилась по земле, а сам он на вид был светлым человеком. Он вдруг понял, что город не был пуст, что все это было лишь воображением. Осознание этого внезапно поразило его разум и расставило все произошедшее на свои места. – Я думаю, что в раю еще есть место. Спасибо, что помогли мне.
- Не стоит. Пустяковое дело. Врагов и так достаточно, а вот друзья не будут лишними. А вам собственно куда, если не секрет?
- Мне… Мне… Не знаю… Я просто… бродил.
- Зря. Видите, чем это может закончиться.
- Может быть, вы могли бы мне помочь еще кое в чем? – Василий вдруг подумал, что именно такой друг ему и нужен, поэтому решил завести беседу.
- В чем же именно?
- Вы не могли бы… угостить меня чаем?.. А то жажда меня просто убивает, а до дома не близко.
- Хм… Ладно. Я живу в трех кварталах отсюда.
